А потому важны отзывы и критические замечания, которые позволят продвигаться дальше в использовании дискурс-методологии.
Полностью со статьей можно ознакомиться по ссылке или же в самом тексте сборника (для тех, кто любит книжкую ориентацию).
Таким образом, мы видим, что проблематика героизма в советских мемуарах хоть и находится на периферии, но и не обойдена стороной. Более того, фиксируется определенная взаимосвязь между восприятием героизма во время Первой мировой и осмыслением его бывшими фронтовиками. Она прослеживается и через резкое отрицание (в частности, неприятие репрезентации героизма в пропаганде), и через диалог (опровержение мемуаристами поэтической романтики фронтового подвига), и через наличие общих тем («духовное» измерение и вопрос награждения). И если конкретное описание героев и их подвигов, как правило, опирается на фронтовые реалии, то в случае более широких обобщений, попыток вписать тематику героизма в общий контекст повествования или прийти к каком-то заключениям обозначается сильное влияние именно коллективной дискуссии советского времени. Эти две перспективы переплетаются, в конечном итоге дополняя друг друга. А потому обращение к героизму усиливает критическое отношение к императорской России. В итоге, героизм либо позиционируется как исключение, либо противопоставляется некоей «порочной» системе.
И здесь мы выходим на одну из центральных проблем коллективной дискуссии: в чем авторы видели прагматику героизма, его высший смысл, ради которого стоило жертвовать собой. Да, героизм — часть фронтовой повседневности, лишенный поэзии, он тесно связан с каждодневной боевой работой. Его сущность заключается в повседневном исполнении своего долга, в этом и состоит ключевая задача героя. Но что делать, если война оказывается бессмысленной, а правительство превращается в главного врага? Тогда и героизм начинает терять высший смысл и приобретает оттенок трагизма (его степень зависит от восприятия мемуариста). Не случайно военный врач Вой толовский, постоянно говоря о разложении страны, считает подвиг Нестерова ярким, но бессмысленным. Не случайны и попытки соотнести героизм с личными смыслами, что зачастую также подводит к мысли о бессмысленности подвига. Однако в подобном
[233]
ракурсе проблема не имеет решения. Те, кто ставит этот вопрос (особенно характерно для мемуаристов, писавших воспоминания в 1920–1930-х гг.), не могут дать вразумительного ответа, тем более приемлемого с точки зрения законов публичного пространства Советского Союза. А потому они и не стремятся прояснить феномен героизма, переводя разговор на то, почему армия в массе пришла к коммунистическим идеям.
Более того, потрясения 1917 г., из которых и родилась Советская Россия, выдвинули на первое место иную ценность, претендующую на всеобщий статус, а именно — революцию, которая требует служить себе. Соответственно в этом контексте героизм солдат Первой мировой не только меркнет, но и становится чем-то неудобным: ведь в почете те, кто выступал против войны и вел антивоенную пропаганду, а не рисковал собой, сражаясь в царской армии. Для мемуаров, изданных после 1945 г. (к тому времени произошел фактический пересмотр государственной идеологии), свойственна попытка примирить две ценности: патриотизм («образца царского времени») и революцию. Теперь доблестная служба в императорской армии сама по себе не имеет оттенка контрреволюционности, от которого надо откреститься. Патриотические чувства 1914–1916 гг. во многом реабилитируются. Как писал Вс. Вишневский, повествуя о своем военном прошлом: «Я сохранил в себе эту готовность к войне все годы, вплоть до 1921-го, но чувство патриотизма обогатилось жаждой борьбы за идеи революции»[1].
Тем не менее героизм, каким бы образом он ни вводился, какими бы смыслами не наполнял его автор и какое бы место он ни занимал в повествовании, остается свидетельством (и одновременно данью памяти) того, как русские войска (идет ли речь об отдельных личностях, редких исключениях или всех русских солдатах) выполняли свой долг в годы Первой мировой войны.